Куда движется Запад?

Однако упадок не равен вытеснению. Запад может утратить способность диктовать свои условия. Его институты, культурные коды и моральные моды могут потерять свою притягательность. Но мы по-прежнему будем жить в глубоко современном глобализированном мире западного происхождения. Наши системы образования и науки, формы правления, правовые и финансовые механизмы, наша материальная среда – всё это зиждется на западных основаниях.

Глобализация, конечно, имеет пределы, которых западные либералы не предполагали. Болезненный (хотя и частичный) разрыв связей между США и Китаем – тому подтверждение. Но глобализация также оказалась удивительно устойчивой. Неспособность Запада изолировать Россию свидетельствует о невозможности остановить глобальные потоки.

Современность кажется столь же неизбежной. Она может проявляться в различных формах, подстраиваться под конкретные политические системы и культуры, но без апокалипсиса возврата к традиционализму не будет. Попытки вернуться к досовременным формам жизни, от хипповских коммун в Орегоне и Калифорнии до «Исламского государства» (организация, запрещённая в РФ) в Ираке и Сирии, – тупик.

Поэтому нам суждено жить в мире, созданном Западом. Наши системы образования и науки, наши формы правления, наши правовые и финансовые механизмы, наша искусственная среда – всё это будет по-прежнему основываться на западном фундаменте.

Так что же именно приходит в упадок? Какая западная власть уходит со сцены?

Историю западной гегемонии можно разделить на две эпохи. До 1945 года Запад правил миром, но при этом представлял собой не единое целое, а группу конкурирующих государств. В сущности, именно соперничество внутри раздробленного Запада было важнейшим стимулом к внешней экспансии. Каждая из этих империй проповедовала свою собственную версию западного универсализма – христианство разных видов, цивилизацию, свободную торговлю и так далее.

После 1945 года картина резко изменилась. Под эгидой США возник, впервые в истории, политически объединённый Запад. Но, консолидировав политический Запад, американские чиновники не выстроили внешнюю политику США на этом фундаменте. Вместо этого они провозгласили Запад лидером «свободного мира». Таким образом, объединённый послевоенный Запад сразу же оказался вписан в более широкие рамки. И эта более широкая общность – «свободный мир» – определялась по остаточно-отрицательному принципу как весь «некоммунистический мир». Консолидированное западное ядро послевоенного американского порядка, таким образом, размывалось дважды: оно отождествлялось с наименьшим общим знаменателем глобального либерализма, который, в свою очередь, зависел от внешней угрозы для сохранения внутреннего единства.

Распад Советского Союза не изменил этой логики. Запад продолжал отождествлять себя с «международным сообществом», а когда либеральной демократии не удалось распространиться по всему миру, вернулся к защите «свободного мира» сначала от «радикального ислама», а затем от привычных противников времён холодной войны – России и Китая.

Администрация Джозефа Байдена представила собой одновременно кульминацию и завершение этого внешнеполитического подхода. Байден вступил в Белый дом, провозгласив глобальное противостояние демократии и автократии, попытался наладить связи между Европой и Азией в рамках глобального альянса против России и Китая.

Но результатом, особенно после начала специальной военной операции на Украине, стало не единство глобального «либерального порядка», а стремительно растущий и всё более очевидный разрыв между универсалистскими претензиями Запада и его ограниченными возможностями.

Европа маршировала в ногу. Остальной мир в основном шёл своим путём.

В конечном счёте «либеральный порядок» был отвергнут не только не-Западом, но и американским электоратом, который во второй раз проголосовал за принцип «Америка на первом месте».

Итак, куда движется Запад? Я вижу три возможных пути.

Первый – ограниченная либеральная реставрация. Можно представить себе, что европейские элиты преодолеют внутреннюю оппозицию, переживут Дональда Трампа и найдут поддержку в демократическом президенте, который пообещает частичное возвращение к предыдущему статус-кво. Атлантистская инфраструктура сильна, а инерция – мощная сила. Но даже в случае посттрамповской реставрации антипатия значительной части населения к программе либерального интернационализма приведёт к серьёзному противодействию, а недостаток ресурсов будет продолжать ограничивать западные возможности. В краткосрочной перспективе амбициозный и агрессивный внешнеполитический подход вполне возможен, но вряд ли он достигнет высот эпохи Байдена.

Другой путь – реальнoe американскoe отступление, понимаемое как отказ от империи в пользу нации. Политически такой шаг был бы весьма популярен. Обещание ставить интересы американских граждан на первое место очевидно привлекательно для избирателя в США. Призывы к верховенству интересов нации также находят отклик во многих странах Европы. Национализм естественным образом вписывается в парадигму демократической политики. Кроме того, он представляет собой очевидную альтернативу ранее господствовавшей парадигме либерального универсализма. Более националистическая политика лежит в основе MAGA и «Америки на первом месте», и фигуры вроде Стива Бэннона и других правых «инфлюенсеров» активно продвигают эту повестку. Отказ в финансировании USAID, «Радио Свобода» (признано в России иноагентом и нежелательной организацией) и Национальному фонду демократии (NED, признан нежелательным в РФ) представляет собой существенный (и неожиданно радикальный) шаг в этом направлении. Новая стратегия национальной обороны, приоритетом которой является защита национальной территории, могла бы ускорить отход от внешней политики, ориентированной на лидерство в «либеральном порядке».

Однако существующие обязательства будет трудно разорвать. Атлантистские элиты по-прежнему занимают ключевые позиции в правительстве и за его пределами, а обширные и сложные структуры – НАТО и Европейский союз, – вероятно, сохранятся, даже если популистские партии придут к власти в большинстве стран Запада. Не менее важно то, что националистические лидеры на Западе, похоже, понимают: последовательное стремление к национальному суверенитету сделает их страны слишком слабыми, чтобы обладать реальной автономией на международной арене. Если США отступят в Западное полушарие, то проект европейской интеграции почти наверняка рухнет. В мире гигантских держав европейские страны не смогут занимать непропорционально высокое место (как это было до 1945 года). Популистские и националистические партии в Европе, выступая против трансатлантических структур «либерального порядка», не ставят своей целью полный разрыв с США. При этом сами Соединённые Штаты достаточно сильны (и хорошо защищены), чтобы сохранить относительно влиятельную позицию в международной системе даже в случае полного отказа от империи. Но большинство сторонников MAGA не имеют в виду полного отступления. Как минимум они исходят из необходимости сохранения американского доминирования от Панамы до Гренландии.

Однако многие сторонники «Америки прежде всего» предпочли бы сохранить контроль над всем Западом.

Отсюда

– новая трансатлантическая консолидация, в рамках которой на смену логике либерального универсализма придёт цивилизационная парадигма с США в роли метрополии и Европой в роли привилегированной периферии. Если американское лидерство в либеральном порядке представляло собой (по мнению Трампа и его окружения) чистый расход ресурсов, то новая трансатлантическая конструкция могла бы развернуть поток в обратную сторону. В то же время она предоставила бы европейским странам членство в клубе с достаточной численностью населения и достаточно мощными ресурсами, чтобы конкурировать на глобальной арене. И наконец, членство в западном клубе не требовало бы приносить национальную идентичность в жертву на алтаре глобального либерализма. Напротив, оно способствовало бы утверждению национальной и панзападной идентичности в ущерб политике безграничной иммиграции и бесконечного расширения.

Строительство реального «коллективного Запада» означало бы принятие многополярности и попытку создать наиболее мощный полюс в системе.

Оно также, вероятно, привело бы к переориентации от логики «танков и войск», необходимой для холодной войны с Советским Союзом и бессмысленно сохраняемой до сих пор, к логике технологии и торговли, более подходящей для конкуренции с Китаем. Речь вице-президента Джея Ди Вэнса на саммите по ИИ в Париже, его резкая критика атлантистов на Мюнхенской конференции по безопасности и недавняя речь Трампа в ООН направлены на то, чтобы подтолкнуть Европу к реорганизации в этом направлении. Усилия по перераспределению бремени в НАТО, а также недавние торговые сделки с Британией и ЕС являются практическими шагами.

Проблема в том, что Запад растворил сам себя в минималистском либеральном порядке и отказался от большей части цивилизационного содержания, на которое можно было бы опереться. Западный канон в высшем образовании в значительной степени уничтожен. Религиозная практика на Западе также идёт на убыль. Христианство остаётся мощной силой в американской политике (как мы видели на прощании с Чарли Кирком). Но Запад больше не может называть себя христианским миром. Сегодня идея коллективного Запада как полюса мирового порядка привлекает лишь небольшое число влиятельных «новых правых» интеллектуалов, а также геополитиков и технологических титанов, которые хотят достичь «эффекта масштаба» (но понимают, что проглотить весь мир невозможно).

На пути всех трёх вариантов стоят препятствия. И варианты эти в конечном счёте не выглядят взаимоисключающими. Наиболее вероятным исходом остаётся неуклюжее сочетание всех трёх. Бюрократическая инерция благоприятствует первому варианту – ограниченной либеральной реставрации, логика внутренней политики ведёт ко второму – националистической консолидации, а геополитические императивы требуют третьего – создания настоящего «коллективного Запада».