Суверенитет как сервис, или Дилеммы построения независимой цифровой инфраструктуры в Северо-Восточной Азии

В условиях глобальной гонки за цифровым лидерством возникло немало политических мифов о цифровом суверенитете и способах его достижения. Для большинства стран перспектива стать в той или иной степени самостоятельными в сфере вычислений стала желанной целью. Благодаря ей сформировалась своеобразная ниша, в которой крупные цифровые корпорации готовы предложить свои «услуги» по строительству цифрового суверенитета: от обеспечения инфраструктуры до локализации данных. Однако политика государств, избыточно опирающаяся на такие сервисы, скорее увеличивает внешнюю зависимость, нежели удовлетворяет запрос на контроль над собственной технологической сферой. Эта дилемма сохраняет актуальность как для технологически слабых стран, так и для лидеров, в особенности для стран Северо-Восточной Азии.

На сегодняшний день уже не так просто определить, что подпадает под понятие цифрового суверенитета страны. В это поле попали контроль над производственными процессами (технологический суверенитет), сетевой инфраструктурой и потоками информации (суверенитет данных), программным обеспечением и платформами (информационный суверенитет), а с недавних пор и над искусственным интеллектом (ИИ-суверенитет). Подобное расширение или даже размытие понятия суверенитета стало следствием распространения государственного контроля над цифровой сферой из-за её высокого социального статуса и критического значения для процессов управления.

Однако «суверенитет» стал частью популярной риторики не только государств, но и цифровых компаний. Под запрос на развитие собственной технологической, а не только правовой базы корпорации стали предлагать странам Запада и Глобального Юга инфраструктурные и облачные решения, закрывающие брешь в технологическом развитии. Речь идёт о создании «суверенных облаков», ИИ-фабрик, мощностей по обработке и хранению данных в качестве услуги, которую готовы предоставить техногиганты наподобие NVIDIA, Alphabet или Microsoft. В результате идея о создании цифрового суверенитета государством апроприируется и искажается корпоративным сегментом в рамках модели цифрового суверенитета как «приобретаемого сервиса». Чаще всего это подразумевает создание специальных партнёрств с государствами по развитию цифровых активов, локализованных в конкретной стране. Но такие инициативы скорее отражают номинальный суверенитет, нежели реальный контроль над собственным цифровым пространством, так как алгоритмы вычислений, программное обеспечение, а главное, технологические компоненты остаются проприетарными.

Тенденция к распространению «суверенитета как сервиса» обусловлена не только риторическими предпосылками. Ключевой вызов, с которым сталкивается абсолютное большинство стран, – это ограниченные способности в обеспечении цифровой самостоятельности. Современный баланс в развитии облачных вычислений и обработки данных сформировал два главных полюса, способных предоставлять большую часть осевых цифровых услуг – США и КНР. Их цифровая мощь определена наличием инфраструктурных, корпоративных, производственных и интеллектуальных возможностей. Решающим является, к примеру, наличие масштабных коммерческих мощностей в сфере облачных услуг, так называемых гиперскейлеров (Amazon Web Services, Microsoft Azure в США и Alibaba Cloud, Tencent Cloud в КНР). Их функцией является предоставление инфраструктуры (IaaS), платформ (PaaS) и программного обеспечения (SaaS) как сервисов. От их работы во многом зависит способность к реализации связанных технологических решений, прежде всего обработки данных и ИИ. Иные государства, если и способны обеспечить свою самостоятельность в рамках указанного функционала, то только в ограниченном масштабе.

Показательным примером в этом контексте представляется развернувшаяся в 2025 году в Северо-Восточной Азии (СВА) дискуссия о цифровой независимости, в особенности о развитии «суверенного ИИ». Агрессивное позиционирование администрации Дональда Трампа в сфере ИИ, а также обострение отношений с КНР вызвали волновой эффект в Японии, Южной Корее и на территории Тайваня

. Страх отстать в гонке ИИ и конкуренция США и КНР за рынки привели к приоритизации суверенного контроля над ИИ-стеком в национальных стратегиях. Будучи регионом с высоким технологическим потенциалом, СВА сохраняет при этом принципиально разные исходные условия для «суверенизации» цифровой сферы.

В Японии национальный проект по созданию «суверенного ИИ» в значительной степени опирается на партнёрства с зарубежными корпорациями (Oracle, NVIDIA) при посредничестве японских холдингов. Государство поощряет подход «инновации на первом месте», обеспечивая деятельность корпораций как поставщиков и гарантов передовых цифровых активов – масштабных дата-центров и квантовых инициатив. В результате при внушительных государственно-частных инвестициях (порядка 135 миллиардов долларов до 2030 года) реализация ИИ-решений носит скорее «аутсорсный» характер. Вычислительная архитектура и часть программных решений остаются проприетарными, а технологическая самостоятельность скорее подменяется регулируемой зависимостью. Иначе говоря, японский цифровой суверенитет выражается через модель, при которой контроль достигается не за счёт формирования подконтрольной инфраструктуры, а через участие в сетях распределённого производства технологий и локализацию данных.

Южнокорейское общество также находится на высоком уровне цифровизации и обладает производственными и облачными мощностями, делающими Южную Корею одной из немногочисленных наций с реальным потенциалом к самостоятельному пути в сфере ИИ. Дискуссия в стране о «суверенном ИИ» в 2025 году стала одной из самых острых в регионе, поскольку в ней столкнулись национальные амбиции с рыночным прагматизмом. С одной стороны, правительство продвигает инициативу создания независимой базовой ИИ-модели и Национального компьютерного центра в сфере ИИ. Её цель – развитие собственных языковых моделей, обученных на локальных данных и размещённых на национальных вычислительных мощностях. С другой – такие проекты корейского телекома, как KT Innovation Hub (совместная инициатива с Microsoft), реализуют локализацию на иностранной технологической базе, превращая идею ИИ-суверенитета в управляемую услугу. В результате пока что Корея реализует функциональную автономию без полного контроля над базовыми вычислительными и алгоритмическими слоями.

Тайваньская стратегия суверенитета в сфере ИИ демонстрирует противоположную траекторию, балансируя уязвимости от «суверенитета как сервиса» благодаря автономности через производство. В отличие от Японии и Южной Кореи, Тайвань обладает не только политическим стимулом к цифровой автономии, но и промышленным капиталом в лице TSMC, MediaTek и других производителей, формирующих ядро мировой полупроводниковой индустрии. Тайвань экспортирует не сервис, а технологическую основу цифрового суверенитета, предоставляя другим государствам доступ к передовым ИИ-чипам и тем самым превращая контроль над материальной инфраструктурой в инструмент геоэкономического влияния. При этом внутри страны идёт активная общественная дискуссия о стратегической уязвимости такой модели. Контроль над ключевыми производственными технологиями делает остров одновременно центром притяжения и объектом давления со стороны США и Китая. Иными словами, тайваньский пример показывает, что ограниченная независимость может компенсироваться за счёт прямого доступа к аппаратной основе цифрового мира. В то же время геополитическая уязвимость Тайваня поднимает вопросы суверенитета совершенно иного характера.

Таким образом, СВА становится своего рода лабораторией по тестированию различных моделей цифрового суверенитета: от сервисной зависимости до промышленной автономии.

Опыт Японии и Южной Кореи демонстрирует, что даже при высоком уровне технологического развития суверенитет в цифровой сфере часто сопряжён с внешней зависимостью, при которой государство сохраняет контроль над правилами, но не над самими технологиями. Тайвань, напротив, превращает материальную основу цифрового мира в инструмент влияния, однако тем самым усиливает собственную стратегическую уязвимость. В совокупности эти примеры показывают, что цифровая независимость в регионе скорее становится производной гибридных связей и распределённого контроля, чем итогом замкнутого технологического цикла.

В обозримой перспективе ключевой дилеммой для цифрового суверенитета останется выбор между стратегической автономией и открытостью глобальным технологическим потокам. Сочетание двух этих тенденций является наиболее желанной стратегией для государств, и в этом смысле «суверенитет как сервис» не обязательно ведёт к потере контроля. Для множества стран он выступает промежуточной стадией в процессе институционализации новых форм технологического управления. Однако такая траектория возможна при ясных национальных приоритетах, если сотрудничество с компанией-поставщиком услуг не является самоцелью или не постулируется как достигнутый суверенитет. Лишь сочетание стандартов и конкурентных рычагов позволяет превратить зависимость от внешних платформ в управляемое партнёрство. В противном случае страны рискуют остаться потребителями цифровой эпохи, где «суверенитет» продаётся по подписке.