Империализм эпохи постмодерна

«Всякая экспансия цивилизованной державы есть завоевание во имя мира. Это означает не только расширение американского влияния и могущества, но распространение свободы и порядка, приближение – семимильными шагами – того дня, когда мир наступит по всему свету», – писал двадцать шестой президент США Теодор Рузвельт. Взяв бразды правления над страной в начале XX века, Рузвельт сыграл центральную роль в подъёме американского экспансионизма, появлении в распоряжении США квазиколониальной империи и попытках силовым путём застолбить за Вашингтоном сферы влияния в Западном полушарии и Азии – всём том, что впоследствии будет остро осуждаться в американской внешнеполитической идеологии как копирование европейских колониальных практик. Пришедшая на смену изоляционизму вильсонианская традиция, связанная с президентом Вудро Вильсоном, оппонентом и идейным противником Рузвельта, предпочитала грубой силе более хитрую систему экспорта вовне идей, правил и институтов. На смену короткой эре американского империализма – термин, вполне утвердившийся в американской исторической традиции, – в конечном счёте пришла эпоха глобального либерального порядка, который Вашингтон отстаивал и силой убеждения, и силой оружия вплоть до недавнего времени.

Второй приход к власти Дональда Трампа вернул интерес и к эпохе империализма, и к самому этому термину, несмотря на всю его очевидную архаичность. В каком-то смысле это можно назвать воплощением третьего закона диалектики – империализм вернулся и как часть внешнеполитического лексикона, и как элемент практической политики, но в качественно новом виде. Этому есть несколько причин.

Во-первых, на идейном уровне Дональд Трамп оппонирует своим либеральным предшественникам, стремясь дискредитировать не только их внутриполитическую идеологию, но и представления о внешнеполитических интересах и ценностях. Критика международного либерального порядка и его поддержания как главного императива взаимодействия США с внешним миром раздавалась из Белого дома уже в его первую каденцию. Вернувшись к власти, Дональд Трамп вернулся и к критике вильсонианства, причём ещё более последовательно и системно.

Ядром этой критики как раз и стала апелляция к уже существующей исторической традиции, на определённом этапе конкурировавшей с либеральным вильсонианством и, как представляется трампистам, несправедливо проигравшей ему в борьбе за определение концептуально-идеологических основ внешней политики США. Частые отсылки к Уильяму Мак-Кинли и Теодору Рузвельту – двум президентам, которые воплощают собой эру империализма в американской истории, – в немалой степени отражают как нынешние внешнеполитические представления в Белом доме, так и в целом тренд на переосмысление и воспевание той эпохи, ясно видимый в американских правоконсервативных интеллектуальных кругах. Иными словами, по крайней мере часть поддерживающих Трампа «новых правых» считают, что стесняться экспансионизма и стремления к величию не стоит, а национальные интересы нужно отстаивать прямо и грубо, в том числе путём силового подчинения американской воле других народов, без лицемерных экивоков о ценностях.

Впрочем, идейный возврат к эре империализма едва ли следует рассматривать исключительно как часть внутриполитической полемики трампистов со своими оппонентами. В какой-то степени это симптом более глубоких процессов, и эта симптоматика определяется фундаментальной трансформацией роли США в мировых политико-экономических процессах. Концепция международного либерального порядка соответствовала сверхдержавному статусу Америки, её роли экономического и политического центра не только западного мира, но и мира вообще, по крайней мере его капиталистической части (а после распада социалистического лагеря – действительно всего). Эра империализма и сопутствовавшая ей идеология грубого военно-политического экспансионизма являлись отражением другой роли США – великой, но не преобладающей державы. Теодор Рузвельт и его сторонники полагали, что в условиях конкуренции с другими крупными и соразмерными с США по мощи державами оптимальной стратегией будет перенять их внешнеполитические практики и попытаться одержать над ними верх в конкуренции за сферы влияния, рынки сбыта и колониальные владения.

Сегодняшний возврат к эре империализма отражает произошедшие структурные изменения роли США в мире. Вашингтон находится в состоянии транзита от сверхдержавного статуса к положению великой державы. Так, доля США в мировом ВВП в рыночных ценах сократилась с более чем трети до менее 20 процентов (расчёты по ППС дают ещё меньшую долю). Сохраняющееся военное превосходство в значительной степени балансируется рядом крупных и средних держав, а кризис неолиберальной идеологии приводит к ослаблению американской «мягкой силы». В этих условиях обращение администрации Трампа к империалистической риторике симптоматично и отражает процесс обратного трансфера США к статусу великой державы.

Россия, Китай и ряд других держав, проводящих проактивную политику, выполняют роль европейских великих держав прошлого: подобно Рузвельту, Дональд Трамп критикует их за проведение циничной и хищнической политики, но одновременно он рассматривает её как ролевую модель для поведения самих США.

на уровне практической политики администрация Трампа проводит многие мероприятия, которые рифмуются с классической империалистической политикой более чем вековой давности. К этим практикам следует отнести:

Возврат к сферам влияния и на уровне риторики, и – несколько более скрытно – на уровне практики.Администрация Трампа уже сделала несколько заявлений о намерении установить ту или иную степень контроля над Канадой, Гренландией и Панамой. Остаётся неясным, в каком ключе видится нынешнему американскому руководителю этот контроль и собирается ли он воплощать публично обозначенные замыслы в жизнь.

Девальвация государственного суверенитета. Впрочем, нельзя сказать, что предшествующие периоды американской внешнеполитической истории характеризовались трепетным отношением к суверенитету независимых стран. В условиях либерального порядка для девальвации этой политической категории создавались и использовались целые концепции (например, пресловутая ResponsibilitytoProtect).

Сегрегация государств с точки зрениях их силового и технологического потенциала. Администрация Трампа неоднократно продемонстрировала, что готова учитывать интересы только сильных государств, обладающих достаточным военным и экономическим потенциалом для того, чтобы дать отпор американской политике. Издевательские высказывания об украинском руководстве и навязывание Киеву невыгодного Киеву экономического соглашения, которое подавалось Вашингтоном как благо для страны с большим количеством проблем, вполне рифмуются с рассуждениями империалистов прошлого – о делении народов на сильные и прогрессивные и слабые и неразвитые и о праве и даже обязанности первых господствовать над вторыми.

Использование силовых инструментов для расширения экономической экспансииявляется классикой империалистической политики – при этом, опять же, едва ли можно сказать, что Вашингтон не проводил такой политики на протяжении последнего столетия. Однако, как и в случае с девальвацией государственного суверенитета, эта практика расширилась, приняв, в частности, форму глобальной тарифной войны. Используются Трампом и военно-силовые инструменты.

Однако, несмотря на очевидные сходства, в практическом воплощении проводимая администрацией Трампа политика всё же существенно отличается от практики классического империализма.

Топливом, двигавшим американский экспансионизм рубежа XIX и XX веков, было утвердившееся в умах интеллектуальных и политических элит представление о конечности рынков и сфер приложения капитала, из чего выводилась необходимость установления контроля над новыми территориями. Американский экономист и журналист Чарльз Конант писал: «Соединённые Штаты не могут позволить себе придерживаться политики изоляционизма, в то время как другие государства стремятся к захвату новых рынков…. Вступление Соединённых Штатов в конкурентную борьбу за мировые рынки означает некоторые радикальные перемены в их нынешней политике, но оно свидетельствует и об увеличении нашей доли в доходах мира, и об уважении со стороны других цивилизованных стран». Эти представления, как впоследствии выяснилось, носили до известной степени не объективный, а умозрительный, если не сказать химерический, характер. Так, уже Джон Гобсон, свидетель и исследователь экономического экспансионизма того времени, указывал на экономическую несостоятельность этой политики и сформированных ею колониальных систем, по крайней мере в силу того, что большая часть захваченных территорий не давала значимой выгоды, но создавала зримые военно-административные издержки. Рост последних в известной степени и привёл к краху большинства колониальных империй и отчасти способствовал ограничению (или перестройке) американской экспансионистской политики.

Нынешняя итерация империализма – эдакий империализм 2.0 – имеет некоторые сходства с прошлым на уровне риторики. Как уже говорилось выше, Дональд Трамп рассматривает классические «империалистические» внешнеполитические инструменты, например сферы влияния и установление протекторатов, как вполне рабочие, не противоречащие политической логике, а напротив, соответствующие ей. Однако внутренняя экономическая логика нынешней политики весьма радикально отличается от прошлого.

Хотя риторика и многие аспекты политики администрации Трампа – протекционизм, экспансионизм, фокус внимания на физической торговле – как раз критикуются оппонентами как «нечто из прошлого», природа нынешних действий Вашингтона принципиально отлична. Дональд Трамп и его советники не руководствуются логикой «конечности рынков» и борьбы за них – с позиции сегодняшнего дня эти идеи представляются достаточно наивными. В основе нынешней внешнеэкономической политики США лежит не столько идея занятия рынков, сколько прямо декларируемое стремление к промышленно-технологическому превосходству, которое, в понимании действующей администрации, может быть достигнуто путём концентрации в США материальных и интеллектуальных ресурсов.

Разделяя прошлое и настоящее, мы можем условно говорить об «империализме модерна» (классический империализм, к эре которого сегодня любят отсылаться американские руководители) и «империализме постмодерна» (он же империализм 2.0). Первый был связан со стремлением увеличивать физический экспорт, прежде всего промышленных товаров, а также экспорт капитала вовне на максимально привилегированных условиях, которые могли быть достигнуты в том числе силовым путём. Непосредственным продолжением этой политики стал экспорт вовне промышленных мощностей и формирование международных цепочек добавленной стоимости, достигшее пика в эпоху глобального либерального порядка.

Империализм постмодерна, по сути, направлен на обращение вспять этих процессов, реиндустриализацию США путём ухудшения экономических условий для промышленного развития в других частях мира.

В некотором роде современная политика, таким образом, является зеркальным отражением прошлой, переворачивает её с ног на голову.

Это определяет и существенные различия в использовании инструментария (притом, что в целом он остался прежним). Империалисты прошлого в конечном счёте полагали, что их экспансия должна сопровождаться установлением порядка либо в форме прямого военно-административного контроля, либо в виде установления сфер влияния, протекторатов и иных промежуточных форм зависимости. Джингоисткая идеология Рузвельта и его сторонников, социал-дарвинисткая по своей природе, фактически утверждала, что империализм должен нести цивилизацию и прогресс, а сама эта политика является частью «бремени белого человека» – то есть территории и народы нужно захватывать и приводить к некоему нужному состоянию. Как писал вскоре после завершения Испано-американской войны сенатор Альберт Беверидж, «Гавайи стали нашими; Порто-Рико будет нашим; по мольбам её народа Куба в конечном счёте будет нашей; на островах Востока вплоть до врат в Азию у нас будут угольные базы; флаг либерального правительства будет в итоге развеваться над Филиппинами, и это будут наши славные “звёзды и полосы”». В каком-то смысле эти идеи рифмовались с идеями state-building и воинственным экспансионизмом неоконсерваторов эпохи глобальной войны против терроризма Джорджа Буша – младшего.

Империалисты постмодерна, напротив, не желают вовлечения США в затяжные военные и политико-административные процессы и уже тем более не собираются брать под контроль или опеку какие-либо территории и народы, заниматься вопросами политического управления и state-building. По мнению вице-президента Джей Ди Вэнса, в случае внешних конфликтов США должны «ударить превосходящей военной мощью, а затем стремительно отскочить».

Парадоксальным образом главная мишень постмодернистского империализма – не как раз входящая (или уже вошедшая) в состояние модерна периферия «мирового большинства», а постмодернистские общества Европы и американских стран-союзниц в Азии. Эти страны, включённые в американоцентричную систему безопасности и, соответственно, оказавшиеся в плотных, институционализированных военно-силовых тисках Вашингтона, вынуждены сегодня идти на заключение невыгодных торговых сделок, представляющих собой систему неоданничества. В отношении же мирового большинства администрация Трампа предпочитает вести не экспансионистскую политику, а политику «парового катка», направленную на рост хаоса и энтропии. Такая двуединая политика в полной мере отражает задачу концентрации в США ресурсов для усиления промышленно-технологического лидерства.

Насколько «империализм постмодерна» можно назвать новой парадигмой американской внешней политики – вопрос сложный. Эра империализма конца XIX – начала XX веков, на которую ссылаются нынешние американские руководители, оказалась достаточно короткой. Столкнувшись вначале с издержками колониального управления, а потом с ужасами Первой мировой, США предпочли экспансии флага экспансию ценностей и институтов, оказавшуюся более эффективным инструментом долгосрочного закрепления и преумножения американского лидерства и извлечения из него экономической ренты. Вполне возможно, что и нынешний империализм 2.0 в исполнении Трампа станет лишь транзитом к каким-то новым формам внешнеполитических практик.

Автор, безусловно, не претендует на представление исчерпывающей аналитической картины сложных понятий и процессов, поднятых в тексте. Однако изложенные выше мысли могут рассматриваться как приглашение к дискуссии о природе нынешней американской политики с достаточно нетривиального для сегодняшнего дня ракурса концепций империализма.