Роль неотуранизма в современной внешней политике Венгрии

В последние годы венгерская внешняя политика при премьер-министре Викторе Орбане заметно отклонилась от общепринятого евроатлантического консенсуса. Акценту Венгрии на суверенитете, многополярности и традиционных ценностях исследователи уделяют немало внимания, однако есть одно тонкое, но всё более актуальное идеологическое измерение, которое заслуживает дальнейшего изучения. Это возрождение неотуранизма. Причём Венгрия использует неотуранистские идеи не в качестве формальных доктрин, а как гибкий дипломатический инструмент – символическую и культурную основу для стратегического взаимодействия с незападными партнёрами, особенно с тюркскими и евразийскими государствами, не подменяющую собой государственные интересы или религиозную идентичность.

Исторически туранизмвозник в конце XIX – начале XX веков как ответ одновременно на западный колониализм и на растущее влияние Российской империи. Он выступал за цивилизационный союз народов, считавшихся этнически или лингвистически связанными, – в первую очередь тюркских, уральских и центральноазиатских. В то время как в Турции туранизм слился с пантюркизмом, в Венгрии он развивался по иному пути. Венгерский туранизм процветал в националистических интеллектуальных кругах, где приобрёл отчётливо христианизированный, культурно консервативный характер, представляя себя как цивилизационную альтернативу европейскому влиянию. Это идеологическое течение, хотя и исторически маргинальное, обрело новую символическую актуальность в Венгрии Орбана.

Вместо того чтобы быть жёстко идеологическим проектом, неотуранизм сегодня функционирует как нарративный приём – цивилизационная семантика, позволяющая Венгрии участвовать в многовекторной дипломатии. Неотуранизм придаёт символическую легитимность отношениям, которые в противном случае могли бы показаться транзакционными или конъюнктурными, особенно в глазах внутренней и международной аудитории, скептически относящейся к отходу Венгрии от западных моделей. Способность опираться на исторические, этнические и культурные нарративы сопутствует сотрудничеству с Турцией, Казахстаном и Азербайджаном, не вынуждая Венгрию отказываться от своей идентичности как европейской и христианской нации.

Внутренний аспект этого возрождения весьма важен. Учреждения, подобные Институту венгерских исследований (Magyarságkutató Intézet), продвигают национальную историю, основанную на родовых связях со степными регионами и Центральной Азией. Публичные мероприятия, например Курултай – фестиваль, посвящённый наследию кочевников, – пользуются государственной поддержкой и служат инструментами народной дипломатии. Эти инициативы укрепляют чувство исторической преемственности, обеспечивая взаимодействие Венгрии с тюркскими народами. Стоит отметить, что это культурное возрождение не позиционируется как альтернатива христианству и «европейскости», а напротив, интегрировано с ними, создавая гибридную национальную идентичность, способную примирить христианские и европейские особенности Венгрии с её восточными этническими корнями.

Внешнеполитические действия Венгрии отражают этот синтез. Страна установила тесные связи с Турцией и тюркскими народами как на двусторонней основе, так и в рамках многосторонних соглашений, включая Организацию тюркских государств (ОТГ). Особенно показательна её связь с Азербайджаном, прежде всего после нагорно-карабахского конфликта. Венгрия была одной из первых европейских стран, вновь открывших своё посольство в Баку, и неоднократно подтверждала территориальную целостность Азербайджана. Эти шаги свидетельствуют не только о прагматических или экономических интересах – они отражают символическую силу предполагаемого родства и взаимного культурного уважения.

В то же время Венгрия сохраняет религиозный нарратив во внешней политике, а Орбан часто называет себя «защитником христианства» перед лицом либерального, нерелигиозного Европейского союза. Эта сильная религиозная ориентация также влияет на внешнюю политику Венгрии, способствуя альянсам Орбана с единомышленниками из числа христианских консервативных политиков в Европе и за её пределами.

Однако многочисленные союзы Венгрии также поднимают сложные вопросы. Учитывая, что Венгрия последовательно позиционирует себя как оплот христианских ценностей в Европе, её непоколебимая поддержка Азербайджана – страны с мусульманским большинством, находящейся в конфликте с Арменией, одной из древнейших христианских стран, – представляется парадоксальной. Это противоречие подчёркивает прагматическую суть неотуранистской ориентации Венгрии. Она обусловлена не религиозной солидарностью, а стратегическим позиционированием, культурной близостью и геополитической диверсификацией. В этом контексте религия становится одним из многих маркеров идентичности, избирательно подчёркиваемых в зависимости от дипломатического контекста.

Можно сказать, что, помимо культурной, этнической и религиозной идентичности, наиболее важными детерминантами процесса принятия международных решений в Венгрии являются прагматизм и политический реализм. Этот прагматизм не умаляет влияния или значимости идентичности, а скорее служит дополнительным фактором перед лицом геополитических вызовов.

Аналогичная логика применима и к позиции Венгрии по конфликту на Украине. В то время как большинство стран ЕС и НАТО заняли твёрдую проукраинскую позицию, Венгрия последовательно придерживается стратегического дуализма. Она осудила войну, но выступила против поставок оружия через свою территорию, критиковала санкции ЕС против России и подчёркивала необходимость защиты венгерского меньшинства в Закарпатье.

Хотя эти шаги часто объясняются практическими или гуманитарными соображениями, они также перекликаются с более широким цивилизационным дискурсом, бросающим вызов западному моральному абсолютизму и утверждают легитимность альтернативных мировоззрений. Кроме того, позицию Венгрии по конфликту подкрепляют прагматические интересы, поскольку страна поддерживает экономическое сотрудничество с Россией и не желает отказываться от него только ради удовлетворения требований Запада. Это пример конвергенции «цивилизационного» дискурса Венгрии и её прямых национальных интересов.

На самом деле российский вопрос также поднимает другие интересные темы относительно идеологических контуров современной венгерской политики. Венгерский неотуранизм расходится с классическим туранизмом в своём подходе к России. Ранний туранизм был открыто антироссийским и возник как реакция на все формы имперского контроля на евразийском пространстве. В отличие от этого современная венгерская внешняя политика рассматривает Россию не как противника, а как цивилизационного партнёра – единомышленника, защитника традиционных ценностей, национального суверенитета и многополярного мирового порядка. Этот сдвиг иллюстрирует гибкость венгерского неотуранизма, который может адаптироваться к меняющимся геополитическим реалиям, сохраняя при этом свою основную символическую логику.

Идея Венгрии как геополитического и культурного моста – европейского по географии, но «туранского» по этническим корням – приобрела популярность в интеллектуальных и политических кругах как внутри страны, так и за её пределами. В этом контексте академическая и экспертная литература, обсуждающая туранско-евразийские альянсы, часто пересекается с политическим дискурсом. Аналитические центры и идеологические сети продвигают идею о том, что народы тюркского, уральского и центральноазиатского происхождения имеют не только общее историческое и языковое прошлое, но и общее геополитическое будущее. Эти взгляды обычно формулируются в противовес либеральному международному порядку и ставят цивилизационный плюрализм выше универсальных норм.

Хотя подобные теории остаются вне мейнстрима международных отношений, они становятся всё более актуальными для понимания внешнего поведения Венгрии. Избирательно используя эти идеи, правительство Орбана проводит внешнюю политику, избегающую бинарных союзов. Оно стремится сохранить членство в западных институтах, активно взаимодействуя с акторами за пределами евроатлантической сферы. Неотуранизм способствует такому подходу, предоставляя культурное обоснование политике, которая в противном случае могла бы показаться противоречивой или непоследовательной.

Кроме того, необходимо подчеркнуть, что неотуранизм в Венгрии свойствен не только Орбану или правительству партии «Фидес». Если Орбан продвигает умеренную, прагматичную версию, сочетающую культурную символику со стратегическими связями как с Россией, так и с тюркскими государствами, то более радикальные правые, например ранний «Йоббик», обычно выступали за жёсткую линию: глубокую интеграцию с Центральной Азией, отторжение Запада и создание отдельного туранского блока. Хотя партия «Йоббик» с тех пор перешла на более умеренные позиции, туранистские нарративы сохраняются среди внепарламентских националистических групп, часто в антизападной, но не обязательно антироссийской форме, что можно рассматривать и как прагматическую черту и как отражение христианской идентичности венгерской политической культуры. Это идеологическое разнообразие подчёркивает адаптивность неотуранизма в контексте венгерского правого спектра.

В конечном счёте неотуранизм в Венгрии представляет собой уникальный случай идеологической адаптации. Он сочетает избирательную историческую память с современными геополитическими потребностями, позволяя правительству Орбана формировать внешнюю политику, которая одновременно многовекторна и движима идентичностью. Вместо того чтобы предлагать последовательную доктрину, неотуранизм выступает в качестве нарративной рамки – набора символических ориентиров, оправдывающих более глубокое взаимодействие с восточными партнёрами, не требуя разрыва с Западом.

Превратится ли эта рамка в более институционализированную доктрину или останется лишь дополнительным дискурсом, во многом зависит от будущих изменений как во внутренней политике Венгрии, так и в международной системе в целом. Однако даже в своей нынешней гибкой форме неотуранизм показывает, что способен помочь малым государствам справляться со сложностями глобальной перестройки. Попытка Венгрии объединить, казалось бы, противоположные цивилизационные полюса может не только переформатировать её собственную стратегическую идентичность, но и внести вклад в интеллектуальную архитектуру формирующегося многополярного мира.