Аляскинская система международных отношений: контуры иллюзии

В этом контексте можно обратиться к широко распространённому термину «система международных отношений». И в рамках сложившегося понимания этого термина обрисовать контуры этой пока иллюзорной Аляскинской системы международных отношений. Следует, впрочем, сразу отметить, что понятие системы международных отношений используется чаще всего, в терминах Павла Цыганкова, лишь в «традиционно-историческом» смысле. И в истории международных отношений оно отнюдь не всегда означает реальное использование методологии системного подхода при анализе.

Тем не менее одним из распространённых приёмов в истории международных отношений является выделение крупных хронологических этапов именно как систем международных отношений. Выделяются, к примеру, Вестфальская система международных отношений после Тридцатилетней войны, Венская система после Наполеона, Версальско-Вашингтонская система между мировыми войнами и другие. В этой логике период холодной войны определяется как Ялтинско-Потсдамская система. После же её завершения в 1991 году учебники истории международных отношений, как правило, не выделяли новых систем и говорили лишь о переходном периоде от Ялты к чему-то иному, присущем современности. Но тем не менее в силу хронологической длительности этого постъялтинского переходного периода практически в тридцать лет, с 1992-го по 2022 год, а также в силу конкретных принципов, которые всё-таки определяли параметры отношений между государствами и характер функционирования системы, этот период отличала присущая только ему специфика и хотя бы минимальная устойчивость (не меньшая, чем в рамках Версальско-Вашингтонской системы, к примеру). Поэтому, на наш взгляд, период 1992–2022 годов можно воспринимать не только как затянувшийся транзит, но и как самостоятельную систему международных отношений. Назовём её Постъялтинской системой.

Ситуация качественно изменилась 24 февраля 2022 года. Обычно крупные военные конфликты выносят за рамки систем международных отношений, они выступают как своего рода границы между разными системами. В то же время в рамках текущего конфликта уже сформировались свои принципы функционирования международной системы, которые в течение трёх с половиной лет показывают свою устойчивость. К тому же если Аляска окажется иллюзией, то конфликт с большой долей вероятности сохранит присущий ему сейчас долгосрочный характер, если вообще не уйдёт в бесконечность.

Поэтому, на наш взгляд, данный период также можно попробовать определять не просто как военный транзит, но как пусть и своеобразную, но самостоятельную систему международных отношений.

Называть её можно системой СВО, системой 24 февраля, можно придумать и иные названия. Давайте условно назовём её Февральской системой международных отношений. И вот на смену ей, пока как иллюзия, может прийти Аляскинская система.

Главным параметром глобальной системы международных отношений является наличие в ней региональных подсистем и характер связей и взаимоотношений между ними. В Ялтинско-Потсдамской системе в силу присущего ей биполярного характера можно было выделить две региональных макроподсистемы: Запад (понимаемый не в географическом, а в политическом смысле, с включением туда, например, Японии, Австралии и так далее) и социалистические страны. Помимо этого, в рамках процесса деколонизации начинала всё более оформляться и укрепляться третья региональная подсистема (термин «Глобальный Юг» тогда ещё не был в ходу, поэтому назовём её развивающимися странами, Движением неприсоединения). Естественно, что каждая из подсистем не была абсолютно единой и делилась на свои составные части.

В Постъялтинской системе происходила динамичная деформация этих подсистем. Прежде всего это касалось социалистической подсистемы. Распад Организации Варшавского договора и Совета экономической взаимопомощи привёл к тому, что бывшие социалистические страны Центральной и Восточной Европы выбрали вектором своего развития политический Запад. Далее – распад Советского Союза привёл к образованию новых независимых государств. Часть из них (страны Балтии, Грузия) сразу выбрали западный вектор развития. Большинство же постсоветских государств так или иначе сохраняли связи между собой – и не в последнюю очередь связи с Россией. Поэтому сложившийся комплекс государств можно было с той или иной степенью условности называть россиецентричной (или пророссийской) региональной подсистемой. В её рамках были созданы собственные международные структуры (СНГ, ОДКБ, ЕАЭС). Динамика эволюции отношений в рамках этой подсистемы, взаимоотношений её стран с Россией и Западом имели, как выяснилось 24 февраля, ключевое значение для функционирования всей Постъялтинской глобальной системы международных отношений. В первую очередь этот процесс касался Украины как крупнейшего (помимо России) государства на постсоветском пространстве.

Помимо этого, в Постъялтинской системе происходила консолидация и трансформация третьей региональной макроподсистемы ялтинско-потсдамского периода. Примерно с середины 2010-х годов получил всё большее распространение термин «Глобальный Юг», символизирующий общность судьбы развивающегося мира. Более того, с созданием БРИКС, стало можно, на наш взгляд, говорить о сопряжении, конвергенции Глобального Юга и России. Эту конвергенцию можно определить термином «Глобальный не-Запад» и так же рассматривать как отдельную подсистему.

В февральской системе международных отношений соотношение подсистем изменилось. И речь не только об Украине. Своя динамика наблюдается и в целом в той россиецентричной постсоветской подсистеме, которая была характерна для предыдущего этапа. По сути, прямо и без оговорок поддержала Россию в решении 24 февраля только Белоруссия. И потому только её сейчас, на наш взгляд, можно назвать единственным реальным союзником России на постсоветском пространстве. Все остальные страны, исходя из своих собственных национальных интересов, заняли в той или иной степени дистанцированную позицию. Некоторые из них, каждая в силу своих причин, дистанцировались больше, чем другие. Это Армения, где в политической элите закрепилось убеждение, что Россия как военный союзник Армении не сделала того, что могла сделать, и потому полагаться только на неё будет далее опрометчивым. И это Азербайджан, ухудшение отношений с которым приобрело в последние месяцы, пожалуй, обвальный характер. Другие страны региона в меньшей степени демонстрируют это дистанцирование, но в любом случае можно, на наш взгляд, говорить о появлении своего рода раскола внутри постсоветской подсистемы в февральскую эпоху, который отделяет Россию и Белоруссию от остальных государств.

Особенностью Февральской системы международных отношений стала консолидация связей России с реальными военными союзниками и партнёрами. Это в первую очередь КНДР. И, с оговорками и долей условности, Иран. Помимо них, можно выделить ещё ряд стран Глобального Юга, которые, как правило, прямо поддерживают Россию в февральскую эпоху. С учётом активности России в Африке, сюда стоит отнести ряд государств этого континента, в первую очередь Буркина-Фасо, Мали, Зимбабве, а с оговорками и ряд других. Сходной позиции придерживаются Венесуэла и Куба. Тем самым можно выделить второй раскол в Февральской системе международных отношений – внутри Глобального Юга, и он также определяется отношением к России как и вышеупомянутый постсоветский. В итоге сложилась новая уже трансрегиональная подсистема, где ключевым фактором является поддержка России. Не будем вспоминать уничижительные термины времён Буша-младшего, которыми он характеризовал большинство этих государств: «ось зла», «страны-изгои» и так далее. Назовём эту группу стран подсистемой солидарности с Россией.

Но этот раскол внутри Глобального Юга имел и свою обратную сторону. Многие государства этой подсистемы, в том числе её крупнейшие страны, так же, исходя из своих национальных интересов, заняли, особенно в первый год февральской эпохи, в большей или меньшей степени выжидательную, дистанцированную или настороженную позицию. Многие из них прямо и открыто призывают Россию к скорейшему миру. В их числе стоит выделить членов БРИКС Бразилию, Индию, ЮАР и в определённой степени Китай (особенно в первый год конфликта). В определённые моменты казалось, что ранее воспринимавшиеся в одной лодке Глобального не-Запада Россия и другие члены БРИКС теперь находятся уже в совсем разных подсистемах. Россия пересекла тот барьер, ту красную линию, которые характеризовали Постъялтинскую систему, а другие страны – нет, и не хотят этого.

Февральская система международных отношений характеризовалась абсолютным, сцементированным единством политического Запада, которое качественно превосходило тот уровень, который был характерен для Постъялтинской системы. Резко изменилась и среда безопасности (securityenvironment) как ещё один важнейший параметр, характеризующий систему международных отношений. Оценивая характер боевых действий и всё возрастающую месяц за месяцем степень прямой вовлечённости стран Запада в конфликт, можно фиксировать серьёзную, если не обвальную эрозию фактора ядерного сдерживания, который имел ключевой характер на втором этапе холодной войны, после Карибского кризиса, в рамках «зрелой» Ялтинско-Потсдамской системы, и который, пусть и с оговорками, но сохранялся в Постъялтинской системе (и в значительной степени определял сравнительно мягкую реакцию Запада в 2014 году). В Февральской системе ситуация качественным образом изменилась. Причины этого составляют отдельную тему, но фиксируем факт.

И здесь приходит Трамп. И начинает менять уже сложившиеся правила Февральской системы. Одним из них стал вопрос об абсолютном единстве Запада. Ситуацию, когда Америка платит за всё (или за очень многое) в поддержке Западом Украины (а это ключевой параметр Февральской системы), Трамп прямо назвал противоречащей национальным интересам США. Другой параметр, который Трамп поставил под сомнение, это эрозия ядерного сдерживания и отказ от ядерных страхов в рамках среды безопасности, характеризующей Февральскую систему. Думается, именно это абсолютно серьёзное восприятие ядерного фактора и стало для Трампа одним из ключевых аргументов в его курсе на сближение с Россией в целях установления мира. Третье, Трамп по сути (по крайней мере, на данный момент) прямо переложил бремя ответственности за конфликт с самой России на крупнейшие государства Глобального Юга – Китай и Индию, ставшие ключевыми бенефициарами покупки с дисконтом российских углеводородов в февральскую эпоху. Четвёртое, Трамп начал глобальное давление по таможенным пошлинам и тарифам на подавляющее большинство стран мира – как на союзников США на политическом Западе, так и на страны Глобального Юга. Среди последних, помимо Индии и Китая, как первоочередные мишени для Трампа следует выделить ЮАР и Бразилию.

Фактически за время пребывания Трампа у власти можно выделить, на наш взгляд, только две страны, которым он не сделал ничего плохого (повторим, по крайней мере, на данный момент), а делал или пытался делать только хорошее. Это Израиль и Россия. Понятно, причины в обоих случаях разные, но мы можем фиксировать новую подсистему, которая в случае реализации Аляскинского проекта может стать краеугольным камнем новой системы международных отношений. Это группа стран, которым США в своих национальных интересах не делают ничего плохого. ЕС находится за рамками этой подсистемы, в Россия – внутри неё.

Таковы контуры Аляскинской системы международных отношений. И если представить Аляску не как иллюзию, то это создаёт уникальное изменение всего характера связей между участниками системы международных отношений, чего никогда не было раньше. Не было, по крайней мере, ни в одной из международных систем в XX–XXI веков. Понятно, что для России такого рода аляскинские параметры могут выглядеть очень соблазнительными. И понятно, возможно к сожалению, что это, скорее всего, лишь иллюзия. И Февральская система международных отношений будет с нами очень надолго, если не навсегда.