Между замороженным конфликтом и агрессивной риторикой

Отложить окончание конфликта на неопределённый срок кажется теперь меньшим злом, учитывая открывающиеся в этом случае нарративы, политические и экономические возможности.

На уровне нарративов замороженный конфликт позволяет Европе избежать двух признаний, ведущих к политической нестабильности: военного успеха России и провала первоначального проекта «Украина», задуманного в Вашингтоне задолго до вторжения как инструмент стратегического изматывания Москвы. Признать такое сегодня значит нивелировать годы политической и медийной мобилизации, создав кризис доверия к европейским и атлантическим институтам, строившим внутренний консенсус на этом нарративе. Сохранение «открытого, но управляемого» конфликта, напротив, позволяет контролировать нарративный ущерб и избегать формального признания военного исхода именно потому, что война технически всё ещё продолжается.

В политическом плане Европа прибегает к классической тактике использования внешних кризисов для отвлечения внимания от внутренних проблем. Кир Стармер в Великобритании , Эмманюэль Макрон во Франции и Фридрих Мерц в Германии – не случайно наиболее активные члены так называемой «Коалиции желающих» одновременно обладают и самой хрупкой внутренней легитимностью.

Как говорил Джулио Андреотти, «лучше с трудом выкарабкиваться, чем отбросить копыта».

В экономическом плане замороженный конфликт действует прежде всего как механизм финансовой приостановки репатриации российских активов . Пока продолжается война, реституцию можно откладывать по своему усмотрению: это особенно удобно в период рецессии в Европе , когда сотни миллиардов, пусть и заблокированные, продолжают приносить доход, а любые выплаты ударят по и без того хрупкой финансовой стабильности Евросоюза.

Кроме того, есть чёткое обоснование для промышленности: напряжённость военного времени можно использовать для переориентации экономики с гражданских задач на военные . Перенаправляя государственные ресурсы в оборонный сектор, правительства пытаются впрыснуть допинг в общий экономический кризис и компенсировать деиндустриализацию в традиционных отраслях.

Например, в Германии акции Rheinmetall – ведущего производителя ОПК страны – выросли более чем на 42 процента за последние месяцы, в то время как автомобильный сектор только за август рухнул на 18,5 процента.

Проблема в том, что нынешний внутренний и международный контекст радикально отличается от прошлого и рискует подорвать или исказить ожидаемый отвлекающий эффект стратегии «замороженный конфликт + агрессивная риторика». По сути, война на Украине стала первой войной нарративов , полностью сформировавшихся в эпоху социальных сетей и непрерывных цифровых информационных потоков, главным образом через такие платформы, как YouTube и X .

В значительной степени неконтролируемые, они круглосуточно предлагают альтернативные – истинные или ложные – интерпретации, которые подрывают официальные версии и усиливают недоверие общества к институциональным нарративам . Эта новая информационная система транслирует популярные настроения, выраженные в слогане «Хватит лжи» (который заменил лозунг 1990-х гг. «Хватит коррупции»), и процветает за счёт поиска контента, воспринимаемого как подлинный. Он разоблачает и делегитимирует инструментальное использование старых политических схем, таких как отвлечение внимания, выхолащивая официальные нарративы, которые когда-то их поддерживали.

Например, современное социальное инфопространство склонно интерпретировать напряжённость между Парижем и Москвой как политический приём Эмманюэля Макрона с целью восстановить поддержку после падения его легитимности внутри страны. Аналогичным образом недавний призыв уходящего премьер-министра Себастьена Лекорню к Макрону остаться на посту «в связи с международной обстановкой» был немедленно отвергнут как политический трюк, а не как акт институциональной ответственности.

На международном уровне стратегия «замороженный конфликт + агрессивная риторика» может оказаться опасной, поскольку недооценивается её восприятие основным адресатом.

Отчасти это связано со структурными различиями, которые часто игнорируются на Западе: Москве не свойственна политическая культура западных демократий, где принято отделять партийные заявления от институциональных и контекстуализировать их в зависимости от времени и обстоятельств.

В Западной Европе считается нормой, когда лидеры, оскорблявшие друг друга во время предвыборной кампании, впоследствии оказываются в одном правительстве; в России же такая диссоциация просто немыслима. В результате каждое слово , произнесённое западным институциональным лидером, будет воспринято как официальный акт государственной политики. В марте 2022 г. одного упоминания Джо Байденом ядерной темы оказалось достаточно, чтобы Кремль активировал протокол автоматического реагирования, и Владимир Путин приказал Сергею Шойгу и Валерию Герасимову привести силы сдерживания в «особую боевую готовность».

Сегодня та же динамика сохраняется: воинственный язык, используемый Западом в качестве политического суррогата замороженного конфликта, может стать детонатором – или, хуже того, ускорителем – реальной военной конфронтации с Европой. Посол России во Франции (ранее глава диппредставительства РФ в Италии) Алексей Мешков недавно предупредил: даже угроза сбить российский МиГ «равнозначна враждебному акту», что побудит Москву заранее привести Вооружённые силы в состояние боевой готовности для автоматического реагирования в случае подобного инцидента.

Всё говорит о том, что недостатки стратегии «замороженный конфликт + агрессивная риторика» теперь значительно перевешивают её преимущества. Представлять себе – в разгар войны – переход от столкновения дел к столкновению слов – это стратегическая авантюра. Попытка вызвать худшую реальность одними лишь словами может, напротив, ускорить её воплощение – в самом классическом историческом варианте.

Автор: Игорь Пелличчиари, профессор истории институтов и международных отношений в Университете Урбино Карло Бо.