Внешние вызовы в энергетической отрасли

— Компании в любом случае идут по пути импортозамещения — это неизбежно. Многие зарубежные поставщики отказывались отгружать агрегаты и оборудование, многие нефтесервисные компании ушли из России, и приходится их замещать, чтобы выживать. Понятно, что государство официально поддерживает импортозамещение, но в целом эти процессы происходят сами собой. На первом этапе замещали параллельным импортом, потом импортом из других стран, которые относятся к дружественным, и параллельно делаем все сами. Например, катализаторы за последние годы заместили практически полностью. Но есть направления, которые еще не замещены — например, мы по-прежнему не можем заместить строительство крупнотоннажных заводов СПГ, или строительство СПГ-танкеров — те мембраны, которые устанавливаются в газовозы, в России пока не производятся, и самостоятельно пока ни один СПГ-танкер Россия не произвела. Иными словами, все, что касается крупнотоннажного СПГ, нам предстоит окончательно локализовать и заместить. Это же касается и некоторого другого оборудования, в том числе в электроэнергетике — все, что касается турбин большой мощности и крупных электростанций, с этим есть определенные проблемы, поэтому нужно и дальше стремиться к импортозамещению — сначала обеспечить это любыми путями, а потом стараться повысить эффективность того, что создали. На фоне изменений на глобальных рынках и ужесточения конкуренции, какие приоритеты сегодня имеет Россия в географической диверсификации своих энергетических потоков? И насколько активно развивается внутренний рынок и несырьевой экспорт как элементы долгосрочной энергобезопасности и сокращения зависимости от внешних конъюнктур?

— Что касается диверсификации энергетических потоков, то это действительно большой вызов. Например, около 90% экспорта российской нефти приходится буквально две страны — Индию и Китай, и мы видим, что на ту же самую Индию Соединенные Штаты активно давят. И хотя Индия не отказывается от российской нефти, но, тем не менее, для России это проблема, потому что, во-первых, это риски: если кто-то один из крупных покупателей откажется приобретать нефть из РФ, то ее некуда будет поставить. С другой стороны, чем больше покупателей российской нефти, тем меньше скидка, потому что они бы конкурировали за нашу нефть и, соответственно, скидка бы снижалась. Поэтому экономически и геополитически для нас важно диверсифицировать рынок сбыта. Что касается газа, то у нас разворота вообще не произошло, потому что газ сложно перевозить. Нужно сначала построить инфраструктуру, и только потом уже продавать газ. Для нефти, угля и нефтепродуктов не нужна специальная инфраструктура, их гораздо проще перевозить, поэтому и разворот произошел быстро, а по газу этого не происходит, и нам только предстоит совершить разворот на альтернативные рынки. Кроме того, необходимо увеличить добычу на тех месторождениях, где она сокращалась, когда Россия снижала поставки на европейский рынок. Либо же произойдет хотя бы частичное восстановление поставок на европейский рынок по трубопроводам. Доля нефтегазовых доходов в общих доходах бюджета снижается. Был период, когда нефтегазовые доходы составляли более 50% доходов федерального бюджета. Сейчас они составляют порядка 25%, и эта доля будет снижаться, в том числе за счет дешевой нефти на мировых рынках, а также за счет того, что не нефтегазовый сектор подрастает. Внутренний же рынок всегда был крупнейшим, но рост весьма ограничен — что по газу, что по нефтепродуктам, мы полностью удовлетворяем внутренний спрос. В этом году были проблемы, связанные с бензином, из-за ударов по НПЗ, но, тем не менее, в целом этот рынок у нас уже довольно развит. Как инициативы, обсуждаемые на правчасе по энергетике в Государственной Думе, соотносятся с утвержденной энергетической стратегией и президентскими поручениями? И каковы, по вашему мнению, ожидаемые макроэкономические последствия этих стратегических изменений для российского бюджета и инвестиционного климата в ТЭКе?

— Энергетическая стратегия РФ немного «вымученная», ее авторы всегда были в ситуации парадокса Ахиллеса и черепахи, потому что, пока текст согласовывался с другими ведомствами, ситуация на рынке менялась, и во многих пунктах энергетическая стратегия была уже устаревшей на момент ее принятия. Все, что касалось сроков реализации СПГ-проектов, они уже были нереалистичными. Она действительно довольно странная: например, слово «санкции» в ней упоминается буквально пару раз, слова «Китай», «Азия», «восток» — тоже. Казалось бы, это нужно обсуждать — разворот России в сторону Китая и то, как мы с ним будем взаимодействовать, но в стратегии даже таких слов практически нет. Какие-то пункты общие там есть: импортозамещение, разработка оборудования и так далее, но сказать, что нынешняя энергетическая стратегия — это некий план для действий, нельзя. Она очень обтекаемая, очень неконкретная, «за все хорошее против всего плохого». Было бы странно, если бы депутаты, обсуждая энергетику на соответствующем «правчасе», ориентировались на стратегию в ее нынешнем виде. Ее, конечно, нужно переделывать, но если ее сейчас начать переделывать, то авторы опять попадут ровно в такую же ловушку: по мере утверждения текста стратегии ситуация изменится как в вопросах санкций, так и в вопросах торговли, поэтому никто, скорее всего, сейчас браться за ее переделку не будет, а все, что касается регулирования, происходит посредством федерального законодательства и президентских указов. Энергетическая стратегия всегда имела такую проблему, что она никогда не была обязательной для выполнения — это некое видение государства развития отрасли, и очень специфическое. Сейчас главные ожидаемые изменения связаны с тем, что все ждут, когда закончится украинский конфликт, и станет понятен вопрос с заморозкой санкций — в какой мере и когда это будет происходить, в каких сегментах, на что мы можем рассчитывать, а на что нет. Все ждут некоего диалога о восстановлении отношений в энергетике между Россией и коллективным западом. Именно эти факторы будут влиять на развитие ТЭК. Падение цен на нефть ниже 60 долларов за баррель, вызванное в том числе ожиданиями мирных переговоров и ослаблением спроса, представляет собой новый фактор внешней среды. Как эта динамика, а также перспективы изменения санкционного режима, корректируют стратегические приоритеты России в энергетике, обозначенные в недавних поручениях президента?

— Те ориентиры, которые задает Путин, все равно будут актуальными и неизменными. Другой вопрос, что эффективность российской нефтяной индустрии повысится, если цены на мировом рынке вырастут. Сейчас даже без всяких санкций цены низкие, а санкции приводят к дополнительным издержкам. В случае их отмены не будет и нынешнего большого разрыва в ценах между Urals и Brent. Стандартный разрыв, который был на протяжении 2024 и большей части 2025 года, составлял порядка $12-13 на каждый баррель. Если вспомнить январь 2022 года, то есть до санкций, то цены на Urals и Brent были одинаковые. В идеале нам нужно вернуться именно к этой ситуации, когда нам не нужно будет платить возможным посредникам, и тогда стоимость Urals повысится до уровня сорта Brent, и мы будем больше зарабатывать и на корпоративном уровне, и с точки зрения доходов федерального бюджета. В любом случае, все эти инструменты, которые у нас появились, в виде «теневого флота», развитие страхования перевозок морским транспортом собственными компаниями — это все нужно оставить вне зависимости от того, будут санкции или нет. Раньше мы ежегодно отдавали миллиарды долларов сторонним организациям — например, британским страховым компаниям, в то время как, оказывается, мы можем сами заниматься перевозками, посредническими услугами и страхованием и оставлять эти деньги внутри страны. Или, хотя бы, взаимодействовать с дружественным азиатскими странами. Игорь Юшков, эксперт Финансового университета при Правительстве РФ и Фонда национальной энергетической безопасности.