Генерация спроса

— Мы в России давно являемся заложниками очень старого мифа, с которым я борюсь уже 20 лет, на тему того, что нефтегазовый комплекс — это якобы архаика, отсталая индустрия, старая экономика, которая не нужна, что нам нужно диверсифицироваться и создать новую экономику с новыми технологиями. Это четкое разделение, которое вбили людям в голову, утверждающее, что есть якобы «старые архаичные индустриальные отрасли», еще старых промышленных укладов, а есть новая экономика будущего, обеспечивающая технологии и прорывы. Люди, которые так утверждают, думают, что добыча нефти — это когда копнул землю лопатой, и нефть пошла фонтаном, ведра подставляй и все. Это уже давно не так. Именно нефтегазовый комплекс зачастую генерирует спрос на высокотехнологичные решения. И если бы многие решения, которые заказывались в нефтегазовом комплексе, нашли в свое время должное отражение, может быть, все пошло бы по-другому — даже СВО, как это ни странно. Например, тема дронов впервые появилась именно в нефтегазовой промышленности. Именно нефтяники и газовики осознали, что дроны очень эффективны с точки зрения наблюдения за нефтепроводами. Нефтепроводы — уникальная система, это десятки тысяч километров, наблюдение за ними — это сложная задача. И дроны стали очень важным элементом. Именно отрасль, связанная с добычей энергоресурсов, первой поняла, для чего ей нужны дроны. Дроны — это не только про войну. Искусственный интеллект также используется нефтегазовыми компаниями, потому что современная добыча нефти и газа — это комплекс разных вещей. Конечно, это машиностроительная продукция, но не только. Это еще и математика. Существуют так называемые нетрадиционные способы извлечения нефти. Сейчас фонтанных открытий уже нет, фонтанным способом нефть уже не добывают. Понятно, что легко извлекаемая нефть уже давно извлечена. А то, что называется трудноизвлекаемыми запасами (ТрИЗ) — это сложная геология пласта, и стоимость бурения очень сильно зависит от правильного понимания этой структуры. Здесь применяется математическое моделирование. Кроме того, искусственный интеллект — это еще и система обработки огромных массивов данных, которые применяются в отрасли. В Америке 3D-моделирование пластов в сфере добычи сланцевой нефти стало одним из важных элементов еще до того, как слово «искусственный интеллект» вошло в обиход. В России такого рода решения тоже достаточно активно применяются. Нефтегаз — это не архаика. Это очень сложная отрасль с передовыми техническими решениями. И спрос на многих специалистов в России формируется как раз нефтегазом — это и машиностроение, и геология, и искусственный интеллект, и математика — все это крайне важно для нефтяной и газовой индустрии. Отдельная тема — это шельф. Мировой океан изучен гораздо хуже, чем даже космос. В космос летало больше людей, чем опускалось на дно Марианской впадины. Нефть, конечно, на глубинах Марианской впадины не добывают, но, тем не менее, это важный момент, связанный с морским бурением и морской добычей. Человечество будет этим заниматься, и уже реализуются достаточно сложные решения. Глубина может быть несколько километров, а дальше нефть лежит еще и под слоем соли. В мире есть подсоленные месторождения, где бурение идет на глубину нескольких километров. В России шельф тоже развивается и является достаточно важной частью отрасли. У нас есть уже реализованные проекты: «Сахалин-1», «Сахалин-2», «Приразломное». Последний проект — это арктический шельф, и тут как раз вступает российская специфика, заявляя о себе в полный голос. Такие технологии — это то, где у нас есть серьезные компетенции, которые еще пригодятся. Конечно, санкции оказали на нас серьезное влияние, поэтому приходится развивать определенные решения самостоятельно. Есть проекты, технологически очень сложные, о которых подзабыли. Например, «Штокман» — гигантское газовое месторождение, технически очень сложный проект, потому что нужно отделить газ от конденсата на довольно серьезном расстоянии от берега в арктической зоне. Это гигантское месторождение, и я уверен, что «Газпром» к нему вернется. Сегодня и нефтяники, и газовики вовлекают в разработку все новые и новые месторождения. При добыче трудноизвлекаемых запасов используются очень сложные решения с точки зрения моделирования пласта, с точки зрения бурения, извлечения нефти, различные виды нефтяных долот. Еще один важный пример: как благодаря спросу со стороны нефтегазовой отрасли наша трубная промышленность вышла на новый уровень. Для чего нужны станы 5000, которые делают пятиметровый лист? Для того, чтобы сделать одношовную трубу. Этот лист потом свертывается в трубу с одним швом. Размер российской газовой трубы — 1420 миллиметров, почти полтора метра. Эти станы благодаря спросу появились в постсоветское время. Раньше Советский Союз заказывал трубы в Германии и в Японии, а теперь мы делаем антикоррозийные трубы, которые применяются в Арктике, с совершенно фантастическим качеством стали. Например, когда под Байдарацкой губой прокладывали трубу при освоении полуостров Ямал, использовали сложнейшие технические решения. И нефтяникам, и газовикам нужно больше развивать индустриальный туризм, возить людей на месторождения, показывать, как это все выглядит. Я много был на таких месторождениях, это действительно впечатляет с точки зрения технологии. И тогда, может быть, из головы обывателя выбьется этот миф о том, что эта «архаика» никому не нужна, потому что это создает спрос на продукцию российского машиностроения, трубной промышленности, искусственного интеллекта, математики, системы связи, космоса. Все это заказывали нефтяники и газовики. Добыча ведется на Крайнем Севере, арктическом шельфе, Дальнем Востоке, где со связью есть определенные проблемы — запрос был и с этим связан тоже, и в свое время это стало довольно серьезным рывком для наших компаний. Константин Симонов, генеральный директор Фонда национальной энергетической безопасности, профессор Финансового университета.