Вера оппозиции в «неизбежность краха»

По его версии Москва превратилась в зону устойчивой поддержки режима, а недовольство ушло на периферию, где люди «страдают от мобилизации, роста цен и деградации инфраструктуры». Эта конструкция удобна: она позволяет оппозиции сохранить веру в «неизбежность краха», просто перенеся точку кипения в глубинку, которую никто из них не видел. Проблема № 1: карикатурное упрощение

Орешкин* утверждает, что события последних 3 лет создали дихотомию «Москва vs регионы», где столица выиграла, а регионы проиграли. На самом деле, пересобрана политэкономическая карта страны со сложной структурой выигравших и проигравших от событий. Дальний Восток выиграл от поворота в Азию. Промышленные регионы выиграли от загрузки ВПК и роста зарплат в оборонке. Проиграли не «регионы вообще», а депрессивные территории без промышленности и компенсаторов. Это не география «центр-периферия», это новая карта бенефициаров, где более высокая лояльность следует за деньгами — как всегда и везде. Проблема № 2: «детские» формы протеста

В мире климатический активизм определяет триллионы инвестиций. Зеленые в Германии выросли из маргинальных экопротестов 70-х в правительственную партию. Экопротест — это легитимная форма политической борьбы, которая формирует коалиции и переопределяет приоритеты. То же с «потребительскими протестами»: формально аполитичные, они всегда сверхполитичны — от бойкота автобусов в Монтгомери до обманутых дольщиков в России. Проблема № 3: непонимание механизмов власти

Любой адекватный политический режим делит протесты на «конструктивные» (с которыми можно работать) и «деструктивные» (которые надо подавлять). Это универсальный механизм. Россия решила проблему дольщиков через программы достройки, потому что это справедливо, потребительские протесты можно кооптировать через материальное удовлетворение запросов, превратив их в подтверждение эффективности системы. Экопротесты ограничивают жестче, потому что они могут перерасти в иррациональное недовольство властью. Антивоенные — подавляют, потому что прямая угроза. Это не уникальная российская стратегия. Франция слушает локальные требования и бьет «желтых жилетов». Китай решает зарплатные конфликты и запрещает независимые профсоюзы. В Штатах потребители судятся с корпорациями и выигрывают, зато «оккупай Уолл-Стрит» показательно задавили при либеральнейшем Обаме. Проблема № 4: терминологическая путаница

В Саудовской Аравии членов племени, протестовавших против сноса домов для стройки NEOM, приговорили к смертной казни — за максимально конкретные требования «не трогайте наши дома». В России к таким людям приезжает условный Хинштейн и организует встречу. Разница фундаментальная: в тоталитаризме любое требование — покушение на абсолютную власть. Россия — совсем не тоталитарна. Локальные протесты существуют в том числе потому, что режим способен их терпеть или кооптировать. Все поллстеры — от ВЦИОМа до Левады** фиксируют доверие к власти на уровне более 2/3. Протестный потенциал — на уровне 2017 года. Локальные протесты есть, но они атомизированы, касаются конкретных проблем и не складываются в системное недовольство. Нарратив о «невидимых массовых протестах» — в чем-то трогательное проективное желание: потребность верить, что «скоро все рухнет». Абсолютно в логике Ильфа и Петрова с их «Союзом меча и орала»: «Со всех концов нашей обширной страны взывают о помощи». * Признан иноагентом. ** Организация признана иноагентом. Глеб Кузнецов, политолог.